Обязательны к прочтению. Презентация мемуаров Эммы Герштейн
Иосиф Бродский не написал воспоминаний.
Обычно мемуары пишут или выдающиеся люди, которым есть что вспомнить о своих великих делах, или фигуры менее крупные, оказавшиеся свидетелем каких-то важных событий или общавшиеся с гениями. Бродский вполне подходит под обе категории: ему было что рассказать не только о своей жизни, но и о людях, с которыми его свела судьба. Например, о Надежде Яковлевне Мандельштам, оставившей, кстати, знаменитые воспоминания. Их текст нередко сопоставляют с мемуарами близко знавшего Мандельштамов историка литературы Эммы Герштейн (1904-2002). Противоречия между этими яркими текстами заметил и Бродский, в одном из своих интервью последовательно критиковавший взгляд Герштейн.
Пристрастность Бродского известна - он лично знал Надежду Яковлевну и отстаивал "правильность" ее взгляда. Ясно одно: текст Эммы Герштейн - великолепный источник, без которого невозможно представить изучение литературы ХХ века.
Уже завтра, 19 октября в 18:00 в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме состоится презентация нового издания мемуаров Эммы Герштейн, подготовленного "Редакцией Елены Шубиной". Вы сможете задать свои вопросы составителям книги знаменитым филологам Олегу Лекманову, Наталье Крайневой и Николаю Кононову.
Из интервью Иосифа Бродского профессору Дэвиду Бетеа, 1991:
Просто я недавно прочитал мемуары Эммы Герштейн и почувствовал свою причастность к ним. Попробую объяснить <...> Когда я читал мемуары Герштейн, я был ошеломлен, то есть не ошеломлен, вряд ли меня что-либо еще может ошеломить, а скорее удивлен тому, что она абсолютно не понимает некоторых эссе Мандельштама и говорит ему об этом, на что ему приходится отвечать, что он "пишет, опуская некоторые звенья". Это самый исчерпывающий ответ для того времени, для определенной стадии развития культуры.
Я помню, когда вышла книга Надежды, вся Москва была настроена против нее. Ладно, вся Москва — я помню, как была разгневана Лидия Корнеевна Чуковская. Я ей сказал: "Лидия Корнеевна, если вы не согласны, почему бы вам не сесть и не написать свою версию?" Что и случилось — на десять лет все засели за написание своих вариантов, включая Герштейн... Я не хочу сказать, что современники не имеют права судить поэта, просто когда судят современники, великое рассматривается сквозь призму малого.
Тут надо объяснить. Состояние Мандельштама к тому времени... особенно если человек пишет с опущенными связями... То, что опускалось, было самоочевидным и потому ненужным. Но то, что было очевидным для Мандельштама, казалось неочевидным той же Герштейн. Я все время возвращаюсь к Герштейн, поскольку она — самый наглядный пример. То, что было ясно ему, было неясно ей. То же самое касается поэзии и каких угодно еще вещей. Мандельштаму было ясно, что у человека должна быть его собственная личная жизнь. Но в данном случае на кону больше, чем просто частная жизнь. Когда ты посвящаешь чему-то свою жизнь, ты ждешь того же от своего окружения и платишь за то, что твои ожидания не оправдываются. Окружение не идет за тобой. В результате ты перестаешь обращать внимание на тех, кто обвиняет тебя в бездушии и тому подобном.
Когда Герштейн пишет об Осипе и Надежде Мандельштам, она отводит себе роль жертвы их прихотей и т.д., и т.д... Представляю себе, сколько симпатий англоязычных читателей она соберет, когда книгу переведут на английский. Но ведь это же чушь собачья!
Всякое приближение к цивилизации требует своей платы. А Эмма Герштейн просто отказывается платить. Я немного возбужден сейчас — из-за виски, из-за позднего часа, от усталости. Ее мемуары — жутко симптоматичное произведение, которое надо изучать медикам и социологам. Оно демонстрирует эту дистанцию — между аудиторией и... Я говорю «поэтом», но лучше взять в более широком смысле, между населением и цивилизацией. Не буду фантазировать насчет того, какие мемуары написал бы о Герштейн Мандельштам. Это было бы что-то совсем другое.
Павел Котляр
Обычно мемуары пишут или выдающиеся люди, которым есть что вспомнить о своих великих делах, или фигуры менее крупные, оказавшиеся свидетелем каких-то важных событий или общавшиеся с гениями. Бродский вполне подходит под обе категории: ему было что рассказать не только о своей жизни, но и о людях, с которыми его свела судьба. Например, о Надежде Яковлевне Мандельштам, оставившей, кстати, знаменитые воспоминания. Их текст нередко сопоставляют с мемуарами близко знавшего Мандельштамов историка литературы Эммы Герштейн (1904-2002). Противоречия между этими яркими текстами заметил и Бродский, в одном из своих интервью последовательно критиковавший взгляд Герштейн.
Пристрастность Бродского известна - он лично знал Надежду Яковлевну и отстаивал "правильность" ее взгляда. Ясно одно: текст Эммы Герштейн - великолепный источник, без которого невозможно представить изучение литературы ХХ века.
Уже завтра, 19 октября в 18:00 в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме состоится презентация нового издания мемуаров Эммы Герштейн, подготовленного "Редакцией Елены Шубиной". Вы сможете задать свои вопросы составителям книги знаменитым филологам Олегу Лекманову, Наталье Крайневой и Николаю Кононову.
Из интервью Иосифа Бродского профессору Дэвиду Бетеа, 1991:
Просто я недавно прочитал мемуары Эммы Герштейн и почувствовал свою причастность к ним. Попробую объяснить <...> Когда я читал мемуары Герштейн, я был ошеломлен, то есть не ошеломлен, вряд ли меня что-либо еще может ошеломить, а скорее удивлен тому, что она абсолютно не понимает некоторых эссе Мандельштама и говорит ему об этом, на что ему приходится отвечать, что он "пишет, опуская некоторые звенья". Это самый исчерпывающий ответ для того времени, для определенной стадии развития культуры.
Я помню, когда вышла книга Надежды, вся Москва была настроена против нее. Ладно, вся Москва — я помню, как была разгневана Лидия Корнеевна Чуковская. Я ей сказал: "Лидия Корнеевна, если вы не согласны, почему бы вам не сесть и не написать свою версию?" Что и случилось — на десять лет все засели за написание своих вариантов, включая Герштейн... Я не хочу сказать, что современники не имеют права судить поэта, просто когда судят современники, великое рассматривается сквозь призму малого.
Тут надо объяснить. Состояние Мандельштама к тому времени... особенно если человек пишет с опущенными связями... То, что опускалось, было самоочевидным и потому ненужным. Но то, что было очевидным для Мандельштама, казалось неочевидным той же Герштейн. Я все время возвращаюсь к Герштейн, поскольку она — самый наглядный пример. То, что было ясно ему, было неясно ей. То же самое касается поэзии и каких угодно еще вещей. Мандельштаму было ясно, что у человека должна быть его собственная личная жизнь. Но в данном случае на кону больше, чем просто частная жизнь. Когда ты посвящаешь чему-то свою жизнь, ты ждешь того же от своего окружения и платишь за то, что твои ожидания не оправдываются. Окружение не идет за тобой. В результате ты перестаешь обращать внимание на тех, кто обвиняет тебя в бездушии и тому подобном.
Когда Герштейн пишет об Осипе и Надежде Мандельштам, она отводит себе роль жертвы их прихотей и т.д., и т.д... Представляю себе, сколько симпатий англоязычных читателей она соберет, когда книгу переведут на английский. Но ведь это же чушь собачья!
Всякое приближение к цивилизации требует своей платы. А Эмма Герштейн просто отказывается платить. Я немного возбужден сейчас — из-за виски, из-за позднего часа, от усталости. Ее мемуары — жутко симптоматичное произведение, которое надо изучать медикам и социологам. Оно демонстрирует эту дистанцию — между аудиторией и... Я говорю «поэтом», но лучше взять в более широком смысле, между населением и цивилизацией. Не буду фантазировать насчет того, какие мемуары написал бы о Герштейн Мандельштам. Это было бы что-то совсем другое.
Павел Котляр